Неточные совпадения
— Героем времени постепенно становится толпа,
масса, — говорил он среди либеральной буржуазии и, вращаясь в ней, являлся хорошим осведомителем для Спивак. Ее он пытался пугать все более заметным уклоном «здравомыслящих» людей направо, рассказами об организации «Союза русского
народа», в котором председательствовал историк Козлов, а товарищем его был регент Корвин, рассказывал о работе эсеров среди ремесленников, приказчиков, служащих. Но все это она знала не хуже его и, не пугаясь, говорила...
— Интересно, что сделает ваше поколение, разочарованное в человеке? Человек-герой, видимо, антипатичен вам или пугает вас, хотя историю вы мыслите все-таки как работу Августа Бебеля и подобных ему. Мне кажется, что вы более индивидуалисты, чем народники, и что
массы выдвигаете вы вперед для того, чтоб самим остаться в стороне. Среди вашего брата не чувствуется человек, который сходил бы с ума от любви к
народу, от страха за его судьбу, как сходит с ума Глеб Успенский.
Сам Кутузов — не глуп и, кажется, искренно верит во все, что говорит, но кутузовщина, все эти туманности:
народ,
массы, вожди — как все это убийственно!
— Окруженная стихией зоологических инстинктов
народа, интеллигенция должна вырабатывать не политические теории, которые никогда и ничего не изменяли и не могут изменить, а психическую силу, которая могла бы регулировать сопротивление вполне естественного анархизма народных
масс дисциплине государства.
Затем, при помощи прочитанной еще в отрочестве по настоянию отца «Истории крестьянских войн в Германии» и «Политических движений русского
народа», воображение создало мрачную картину: лунной ночью, по извилистым дорогам, среди полей, катятся от деревни к деревне густые, темные толпы, окружают усадьбы помещиков, трутся о них; вспыхивают огромные костры огня, а люди кричат, свистят, воют, черной
массой катятся дальше, все возрастая, как бы поднимаясь из земли; впереди их мчатся табуны испуганных лошадей, сзади умножаются холмы огня, над ними — тучи дыма, неба — не видно, а земля — пустеет, верхний слой ее как бы скатывается ковром, образуя все новые, живые, черные валы.
Сузив понятие «
народ» до понятия «рабочий класс», марксизм тоже требует «раствориться в
массах», как этого требовали: толстовец, переодетый мужиком, писатель Катин, дядя Яков.
— Даже. И преступно искусство, когда оно изображает мрачными красками жизнь демократии. Подлинное искусство — трагично. Трагическое создается насилием
массы в жизни, но не чувствуется ею в искусстве. Калибану Шекспира трагедия не доступна. Искусство должно быть более аристократично и непонятно, чем религия. Точнее: чем богослужение. Это — хорошо, что
народ не понимает латинского и церковнославянского языка. Искусство должно говорить языком непонятным и устрашающим. Я одобряю Леонида Андреева.
Католическое духовенство, правда, не встретит в
массе китайского
народа той пылкости, какой оно требует от своих последователей, разве этот
народ перевоспитается совсем, но этого долго ждать; зато не встретит и не встречает до сих пор и фанатического сопротивления, а только ленивое, систематическое противодействие со стороны правительства как политическую предосторожность.
Едва ли в другом
народе разлито столько красоты в
массе, как в Англии.
Но
народ не есть механическая бесформенная
масса,
народ есть некий организм, обладающий характером, дисциплиной сознания и дисциплиной воли, знающий, чего он хочет.
Русский
народ в
массе своей ленив в религиозном восхождении, его религиозность равнинная, а не горная; коллективное смирение дается ему легче, чем религиозный закал личности, чем жертва теплом и уютом национальной стихийной жизни.
Но есть примеры, касающиеся целых
масс,
народов, всего человечества.
Правительства были рады этому направлению и сначала поощряли развитие международных ненавистей;
массы снова лепились около племенного родства, узел которого затягивался туже, и снова отдалялись от общих требований улучшения своего быта; границы становились непроходимее, связь и сочувствие между
народами обрывались.
Все это и именно это поняли
народы, поняли
массы, поняла чернь — тем ясновидением, тем откровением, которым некогда римские рабы поняли непонятную тайну пришествия Христова, и толпы страждущих и обремененных, женщин и старцев — молились кресту казненного. Понять значит для них уверовать, уверовать — значит чтить, молиться.
Сомнение в оправданности частной собственности, особенно земельной, сомнение в праве судить и наказывать, обличение зла и неправды всякого государства и власти, покаяние в своем привилегированном положении, сознание вины перед трудовым
народом, отвращение к войне и насилию, мечта о братстве людей — все эти состояния были очень свойственны средней
массе русской интеллигенции, они проникли и в высший слой русского общества, захватили даже часть русского чиновничества.
Россия к XIX в. сложилась в огромное мужицкое царство, скованное крепостным правом, с самодержавным царем во главе, власть которого опиралась не только на военную силу, но также и на религиозные верования
народа, с сильной бюрократией, отделившей стеной царя от
народа, с крепостническим дворянством, в средней
массе своей очень непросвещенным и самодурным, с небольшим культурным слоем, который легко мог быть разорван и раздавлен.
История русского
народа одна из самых мучительных историй: борьба с татарскими нашествиями и татарским игом, всегдашняя гипертрофия государства, тоталитарный режим Московского царства, смутная эпоха, раскол, насильственный характер петровской реформы, крепостное право, которое было самой страшной язвой русской жизни, гонения на интеллигенцию, казнь декабристов, жуткий режим прусского юнкера Николая I, безграмотность народной
массы, которую держали в тьме из страха, неизбежность революции для разрешения конфликтов и противоречий и ее насильственный и кровавый характер и, наконец, самая страшная в мировой истории война.
У нас не веруют еще только сословия исключительные, как великолепно выразился намедни Евгений Павлович, корень потерявшие; а там уже страшные
массы самого
народа начинают не веровать, — прежде от тьмы и от лжи, а теперь уже из фанатизма, из ненависти к церкви и ко христианству!
Выглянут молодцы из Охотного ряда, сотрудники с Сенной площади 6 и, наконец, целая
масса аферистов-бандитов, вроде Наполеона III, который ведь тоже возглашал: tout pour le peuple et par le peuple… [все для
народа и через
народ] И, разумеется, в заключение...
В каком другом месте, где русский
народ собирается в больших
массах, отделите вы от него кучу в двести пятьдесят человек, из которых половина была бы грамотных?
Несправедливо потому, что люди, стоящие на низшей степени развития, те самые
народы и люди, которых защитники существующего строя представляет помехой для осуществления христианского строя жизни, это самые те люди, которые всегда сразу
массами переходят на сторону истины, принятой общественным мнением.
«Но если даже и справедливо, — скажут защитники существующего строя, — то, что общественное мнение, при известной степени своей определенности и ясности, может заставить инертную
массу людей внехристианских обществ — нехристианские
народы — и людей испорченных и грубых, живущих среди обществ, подчиниться ему, то какие признаки того, что это христианское общественное мнение возникло и может заменить действие насилия?
Деятельность этой церкви состоит в том, чтобы всеми возможными мерами внушить 100-миллионной
массе русского
народа те отсталые, отжитые, не имеющие теперь никакого оправдания верования, которые когда-то исповедовали чуждые нашему
народу люди и в которые почти никто уже не верит, часто даже и те, на обязанности которых лежит распространение этих ложных верований.
«Но, — скажут на это, — всегда во всех обществах большинство людей: все дети, все поглощаемые трудом детоношения, рождения и кормления женщины, все огромные
массы рабочего
народа, поставленные в необходимость напряженной и неустанной физической работы, все от природы слабые духом, все люди ненормальные, с ослабленной духовной деятельностью вследствие отравления никотином, алкоголем и опиумом или других причин, — все эти люди всегда находятся в том положении, что, не имея возможности мыслить самостоятельно, подчиняются или тем людям, которые стоят на более высокой степени разумного сознания, или преданиям семейным или государственным, тому, что называется общественным мнением, и в этом подчинении нет ничего неестественного и противоречивого».
Я пробыл на фабрике двое суток; днем толкался в
народе, становился в очередь, будто наниматься или получать расчет, а когда доходила очередь до меня, то исчезал. В очередях добыл
массу сведений, но говорили с осторожкой: чуть кто подойдет — смолкают, конторские сыщики следили вовсю.
Что темное"средостение", которое представляет собой непроницаемая
масса бюрократического воинства, мешает видеть добрый русский
народ, но что ежели то же самое средостение устроить из Дракиных и Хлобыстовских, то они не только не будут препятствовать видеть русский
народ, но в самой скорости так его вышлифуют, что он и качества, и ребра свои как на ладонке покажет.
День похорон был облачен и хмур. В туче густой пыли за гробом Игната Гордеева черной
массой текла огромная толпа
народа; сверкало золото риз духовенства, глухой шум ее медленного движения сливался с торжественной музыкой хора архиерейских певчих. Фому толкали и сзади и с боков; он шел, ничего не видя, кроме седой головы отца, и заунывное пение отдавалось в груди его тоскливым эхом. А Маякин, идя рядом с ним, назойливо и неустанно шептал ему в уши...
Я давно уже не бывал на них. Еще до катастрофы в настроении студенчества происходила значительная перемена. Вопросы о
народе, о долге интеллигенции перед трудящейся
массой из области теории переходили в практику. Часть студентов бросали музеи и лекции и учились у слесарей или сапожников. Часто студенческие интересы как будто стушевывались, споры становились более определенны. Казалось, молодой шум, оживление и энтузиазм вливаются в определенное русло…
Понятно, что Петр если и хотел этим заняться, то не мог преимущественно на этом настаивать: прошедшее
народа не подготовило еще тогда достаточно данных для того, чтобы стремление к истинному, серьезному образованию и к улучшению экономических отношений могло сильно и деятельно проявиться в
массе.
Но часто мы видим в истории, что или государственные интересы вовсе не сходятся с интересами народных
масс, или между государством и
народом являются посредники — вроде каких-нибудь сатрапов, мытарей и т. п., — не имеющие, конечно, силы унизить величие своего государства, но имеющие возможность разрушить благоденствие
народа.
Это бывает именно тогда, когда, по ходу исторического развития
народа, выдвигаются из общей
массы некоторые фамилии и лица, в полное распоряжение которых переходит судьба
народа.
Не помню улиц, по которым мы шли, не помню, был ли
народ на этих улицах, смотрел ли на нас; помню только волнение, охватившее душу, вместе с сознанием страшной силы
массы, к которой принадлежал и которая увлекала тебя.
— Началась, — говорит, — эта дрянная и недостойная разума человеческого жизнь с того дня, как первая человеческая личность оторвалась от чудотворной силы
народа, от
массы, матери своей, и сжалась со страха перед одиночеством и бессилием своим в ничтожный и злой комок мелких желаний, комок, который наречён был — «я». Вот это самое «я» и есть злейший враг человека! На дело самозащиты своей и утверждения своего среди земли оно бесполезно убило все силы духа, все великие способности к созданию духовных благ.
В обыкновенное время они не видны и часто ничем не выделяются из
массы: но наскочит на людей «пупырушек», и
народ выделяет из себя избранника, и тот творит чудеса, которые делают его лицом мифическим, баснословным, «несмертельным».
Храм, разумеется, не вмещал и сотой доли собравшегося
народа; видимо-невидимо людей сплошною
массою стояло вокруг церкви, но чуть увидали одр и носящих, все загудели: «расслабого несут, чудо будет», и вся толпа расступилась.
Без всякого сомнения, каждый
народ вообще хочет себе добра и старается его достигнуть, когда действует свободно, всей
массой, не стесняемый посторонними препятствиями.
Развитие это было так скудно и слабо, начала, приводящие в восторг г. Жеребцова, так мало проникли в сознание
масс, что
народу ничего не стоило принять новое направление, имевшее то преимущество пред старым, что заключало в себе зародыш жизни и движения, а не застоя и смерти.
О пользе знания говорит он вот что: «Чтобы распространение знаний было полезно и благотворно, нужно следующее существенное условие: знания должны быть распределены в
народе так, чтобы каждый мог всю
массу своих знаний прилагать на деле, в сфере своих практических занятий, — и наоборот, чтобы всякий хорошо знал то, что может приложить с пользою для себя и для общества на практике».
Но изменение администрации простиралось и на
народ; переложение податей с сохи на душу, рекрутская повинность — прямо относились к народной
массе.
Не случайные порывы, не призрачные стремления, развившиеся по чужим фантазиям, а именно
масса таких выработанных знаний, проникших в
народ, управляет ходом истории человечества.
В значительной
массе людей не так легко может произойти наплыв невыработанных и противоречащих знаний, ставящих в тупик силу мыслящую, как в одном человеке; в целом же
народе решительно невозможно это, потому что непонятное или неясно понятое одним непременно будет здесь уясняться и поверяться другими.
Ограничения эти все-таки, разумеется, не имели в виду пользу
народа; но аристократы и государственные люди сильно уже задумывались о том, как бы дисциплинировать
массы и, давши им право на кусок хлеба, сделать за то послушными орудиями в своих руках.
Скоро сделалось заметным преобладание индустриальных интересов пред земледельческими, сельское население переходило в города, огромные
массы бедного
народа группировались в промышленных центрах, значение поземельной аристократии падало, и коттон-лорды, владельцы больших хлопчатобумажных фабрик, сделались наконец опасными соперниками лендлордов, поземельных владельцев.
Не навязывай мы
народу заботы о нашем прокормлении и о всяком нашем удовольствии, так, конечно, мы же были бы в выигрыше: наши просвещенные идеи быстро распространились бы в
массах, и мы стали бы иметь больше значения, наши труды стали бы ценить выше.
Но много ли являлось в Европе историков
народа, которые бы смотрели на события с точки зрения народных выгод, рассматривали, что выиграл или проиграл
народ в известную эпоху, где было добро и худо для
массы, для людей вообще, а не для нескольких титулованных личностей, завоевателей, полководцев и т. п.?
Мужей, которых бы страсти не делали рабами, он искал в рядах униженных и оскорбленных монастырской семьи и с ними хотел отпереть свой Сезам, действуя на
массы приходящего на богомолье
народа.
А вот жестокость к рабам и раболепие пред владыками, столь свойственное нашему дворянству, это от Востока вместе с «обломовщиной», типичной для всех классов нашего
народа. Верно также, что бесчисленная
масса «лишних людей», всевозможных странников, бродяг, Онегиных во фраках, Онегиных в лаптях и зипунах, людей, которыми владеет «беспокойство, охота к перемене мест», это одно из характернейших явлений русского быта, — тоже от Востока и является не чем иным, как бегством от жизни, от дела и людей.
[Самосознание народных
масс] далеко еще не вошло у нас в тот период, в котором оно должно выразить всего себя поэтическим образом; писатели из образованного класса до сих пор почти все занимались
народом, как любопытной игрушкой, вовсе не думая смотреть на него серьезно.
Но, пожалуй, [ставьте их куда] угодно, факты докажут вам, что такие лица, как Маша и Федя, далеко не составляют исключения в
массе русского
народа.
Доблести эти, по новейшей редакции, принадлежат, собственно, «известной части» общества;
масса же
народа, хотя тоже, конечно, имеет их, но еще не может быть вполне признана их обладательницею, ибо еще не начала жить «сознательной жизнью».